Валентина немного приотстала от подруг и погрузилась в раздумья. Жизнь в деревне накладывает особый отпечаток на облик и судьбы женщин. Им некуда надевать модные наряды, они не ходят в театры и рестораны, крепкий летний загар на их натруженных руках и обветренных лицах не успевает сходить и за зиму.
Деревенские женщины чем-то неуловимо отличаются от городских. Не простотой своих нарядов, нет, а удивительной бесхитростностью и широтой души, нетребовательностью к быту, преданностью тем, кого любят, довольствуясь малой толикой внимания с их стороны. Выйдет девушка замуж – и вся деревня ждёт, считая на пальцах и обсуждая по завалинкам, когда появится у неё ребёнок. Досужие кумушки, глядя на живот будущей мамаши и вспоминая свой собственный опыт, гадают, кто должен появиться на свет – мальчик или девочка. Деревенские бабы любили, конечно, «перемыть косточки» соседям, но чаще всего разговоры во время «посиделок» после нелёгкого трудового дня велись о проблемах с детьми и семейных неурядицах. Впрочем, делясь порой самым сокровенным, всё же на изнанку не выворачивались и в душу друг другу ради бабьего любопытства не лезли. И сопереживали искренне, от души, а если требовалась помощь, делились последним.
Поэтому неловкое молчание, с которым бригада продолжала свой дальнейший путь к месту работы, объяснялось тем, что каждая из женщин примеряла сейчас ситуацию Зинаиды к себе и не находила слов утешения, слов поддержки для своей подруги.
– Господи, благодать-то какая! – голос Лиды, миловидной женщины, выглядевшей, несмотря на обилие многочисленных забот и хлопот с пятью дочерьми и большим домашним хозяйством, моложе своих сорока лет, после затянувшегося молчания показался неестественно громким.
Бригада пришла к месту работы, и женщины начали с шутками и прибаутками складывать принесённые с собой продукты под небольшой стожок соломы и разбирать вилы. При виде разбегающихся из-под стожка потревоженных мышей бабы подняли возбуждённый смех и визг. Весна в этом году выдалась на редкость ранняя, тёплая. Солнце припекало так жарко, что вскоре под стожком рядом с узелками с едой оказались куртки и фуфайки работниц. И тут все обратили внимание на подозрительно округлившийся за зиму живот Лиды.
– Ай да Лидка! – Валентина радостно всплеснула руками, – Никак опять на живые ножки* потянуло! Ой, бабоньки, что творится! Гляньте-ка, Лида наша не на шутку взялась одна решать демографический вопрос за всю нашу Гуреевку!
Женщины оживились. На смутившуюся Лидию со всех сторон посыпались шутки и насмешки повеселевших баб.
– А чем же им ещё с Гришкой и заниматься зимой? Тракторист-то он у нас знатный, а зимой где же ему пахать, если не на кровати!
– А я всё как ни иду мимо их дома, бабоньки, а света в окошках нет и нет. А они вон чем занимаются, демографию повышают!
Казалось, потоку таких «подначек» от женщин, обрадованных возможностью позубоскалить, не будет конца.
– Да ладно вам, бабы, – Лида счастливо улыбалась, поглаживая свой живот, ставший предметом внимания подруг, – может, мальчик будет, сыночек…
– Сыночек… – голос Зинаиды, которая стояла чуть в стороне, облокотившись на вилы и с тоской глядя в сторону берёзовой посадки, за которой виднелось сельское кладбище, был еле слышен, как шелест сухого листа, но все вмиг замолчали и посмотрели в её сторону. – Сыночек, кровинушка… Лида, если сын будет, назови его Алёшенькой. Алёшенькой, как сыночка моего звали.
В глазах Зинаиды засверкали слёзы, но, видно, столько их было выплакано этой несчастной женщиной за месяц, прошедший после смерти сына, что они всё закипали, закипали в глазах и никак не могли скатиться на бледные щёки, дрожащие губы, обострившийся подбородок сломленной горем матери. Лидия, спохватившись, подошла к Зинаиде и обняла её за дрожащие плечи, прижала к себе, легонько поглаживая по голове.
– Конечно, конечно, милая. Если сыночек будет, я его Алёшенькой назову, а ты будешь его крёстной матерью, хорошо?
Зинаида согласно кивнула головой и молча пошла к бурту. Бабы, расстроенные этой сценой, вздыхая и вытирая невольные слёзы, тоже подались следом.
– На-ка вот тебе вилы полегче, – Валентина заменила тяжёлые, на её взгляд, вилы Лидии на более лёгкие, – успеешь ещё, намахаешься, ты нам здоровенького мальчика сначала роди.
– Родит, родит, куда она денется, – снова оживились бабы, – Гришка свой супружеский долг исправно исполняет. Если девчонка будет, он, глядишь, на седьмого замахнётся. А вот твой-то Серёга, Валентина, чего-то, видать, не исполнил. Глянь, на Сиротке сюда несётся, только пыль столбом.
Валентина, поднеся к глазам козырьком ладонь, посмотрела на дорогу. Действительно, её Серёга в раздувающейся пузырём рубахе, нелепо размахивая руками и что-то крича, мчался верхом на своём любимце в сторону буртов. Бабы сбились в кучу и делились вмиг охватившей всех тревогой. «Ай, Серёга, лиходей, загнал совсем жеребца-то. Случилось, что ли чего?» «Да налакался, поди, с утра пораньше, вот и втемяшилось чего-нибудь в голову сдуру-то…» «Нет, девки, ни с какого перепою не стал бы Серёга Сиротку-то так гнать, он ведь пылинки с него сдувает. Ой, чует моё сердце, не с добра он так несётся».