Над небольшой Гужевой площадью, на которую открывался вид из кухонного окна художника Рузаева, висел на длинном проводе большой старый башмак. Никто не помнил, когда и кто повесил здесь эту злополучную обувку, зато Рузаев не представлял себе своего родного пейзажа без этой теперь уже как бы и нерукотворной, а некой божественной принадлежности неба.
Грустно цедя чай в серую осеннюю непогодь, упитанный, с большой лохматой головой художник Рузаев видел, как об этот башмак ударялись рваные тучи; наблюдал, как в светлый зимний день башмак искрился от инея, любовался им, когда его окрашивала легкая, розовато-брусничная летняя заря.Если летели птицы, то башмак как бы сопровождал их и, вместе с тем, как-то незаметно вновь оказывался на привычном месте под провисшим между домами не то радио, не то телефонным проводом.
А то и вовсе бывали чудесные превращения у нашего башмака. Случалось, что летит реактивный самолет, а семья Руэаевых ужинает за кухонным столом, и вдруг непоседа-сын как вскочит да как закричит:
- Па-ма, смотрите, наш башмак на реактивном двигателе шпарит! И точно: летит башмак с загнувшимся носком, а сзади него белый инверсионный след по голубому небу расплывается.
С годами все старокачельцы настолько привыкли к башмаку, что своего неба без него и представить уже не могли. Художник Рузаев стал рисовать его, да и другие тоже решили не отставать от мэтра. Даже отдельную выставку открыли, где всюду в пейзажах фигурирует желанный и узнаваемый атрибут старокачельского неба.
О башмаке сложили песню, и даже не одну. Песни были бодрящие, маршевые, иногда лирические.
Но что самое интересное: упоминание о башмаке нашло место в обновленном тексте старокачельского гимна.Люди старшего поколения, когда особенно ударялись в сентиментальность, невольно шли на Гужевую площадь, поближе к башмаку, и начинали вспоминать, как они, будучи молодыми и влюбленными, проводили время, созерцая и всячески обшучивая качающийся башмак. Всем казалось тогда, что башмак этот был левым, то есть с левой ноги, и держится он буквально на честном слове - того гляди, упадет. И упасть он должен был, по мнению любопытной и мелкопакостной толпы где-то вот тут вот, прямо на их глазах, и не просто упасть на замусоренную площадь, а непременно на голову зазевавшегося торговца пирожками или кухарки, идущей управлять государством. Все ждали, предвкушая невиданное зрелище: огромный башмак падает на кормильца или будущего представителя власти и вызывает гомерический хохот зевак.
Время шло, а башмак, несмотря на то, что с виду висел довольно жиденько, падать, однако не собирался. Ищущая приключений молодежь стала терять терпение и все реже ходила на Гужевую площадь с целью позубоскалить. С годами молодые люди по-иному начали относиться к башмаку: они стали его обожать, как скажем большой крендель над булочной или огромную бутылку шампанского в витрине винного магазина. Позднее молодежь, сама, сделавшись хозяином жизни, стала обожать башмак сильнее, чем крендель или бутылку, а потом и вообще обожествила его, превратив в символ Старой Качели. Таким образом, всеми узнаваемый башмак перекочевал в герб, где на голубом поле были изображены фонарь на главной площади и парящий вверху башмак.
Поскольку наиболее нетерпеливые старокачельцы нет-нет, да и осмеливались посягать на святыню, пытаясь сбить его камнем или перебить провод из ружъя, Председатель отдал приказ закрепить символ на мощном тросе, а если есть необходимость то и заменить простой кожаный башмак на железный. Так и сделали, но только не на виду, а ночью, чтобы не вызывать недовольство отдельных экстремистов.
И теперь над Старой Качелью красовался новый образчик обуви из легированной стали, чтобы никакой ветер перемен уже не мог бы свергнуть его и лишить старокачельцев их великой и главной цели жизни - каждодневного лицезрения над собой мощной поступи дивного башмака.
Находиться под башмаком стало делом привычным и в некотором роде чем-то неотъемлемым в жизни каждого старокачельца. Поэтому любое посягательство на башмак считалось делом недопустимым, зловредным и антигуманным. К тому же и бессмысленным. Были случаи, когда иные смельчаки брали винтовку с оптическим прицелом и прямо из окна стреляли по проводу, чтобы срезать башмак. Куда там! Не нашлось еще ни одного стрелка, которому удалось бы перебить связи, удерживающие этот башмак в голубом поднебесье. Зато с каждого владельца огнестрельного оружия была взята подписка о неприменении ружья, обреза или какого-нибудь именного нагана против великого и всеми уважаемого символа.
Однажды в квартире художника Рузаева был произведен обыск, да так, что перевернули всё в поисках ружья или какого-нибудь самопала.
- Что вы делаете? Какое ружьё? Отродясь ничего такого не водилось! - бегал между оперативниками хозяин квартиры, удобной для обзора площади, и беспомощно разводил большими пухлыми руками.
- Не вздумайте оставлять у себя посторонних непроверенных людей,- сказал лысый в кожаной куртке и строго посмотрел на перепуганного краснощекого живописца.
- Что вы, что вы, товарищ комиссар!
Много лет прошло с тех пор, а страх глубоко засел в чувствительной душе Рузаева. Он, как никто другой, сумел разглядеть, что башмак этот был вовсе не левым, а самым что ни на есть правым, но он никому не осмеливался сказать об этом.
Впрочем, и все старокачельские представители так называемого левого направления в искусстве тоже знали это и тоже старались не выдавать истины: сначала из страха за себя, а потом из опасения за свое детище - левое искусство. Пусть старокачельцы всерьез думают, что ими создано подлинно авангардное течение и что в их сообществе они самые яркие представители этого крыла искусства.
Но вот начали возникать споры и разногласия. Ветры перемен хоть и не сорвали хорошо закрепленный башмак, но, зато изрядно его раскачали. Штормовые баллы налетали на Гужевую площадь то с одной, то с другой, то с третьей стороны. Утихнут одни - налетят другие, а башмак, как гигантский линкор на море: раскачается, и остановить его невозможно. Уже и шторма давно как не бывало, а он все еще болтается из стороны в сторону, пугая слабонервных.
Кому-то пришло в голову внести ясность: кто носил эту обувь? Не жала ли она, случайно? Иначе, с какой стати хозяин водрузил бы ее над остальными старокачельцами?
Другому ясновидцу-исследователю подумалось пойти в пляс от другой печки: кто смастерил эту обувь, и с какой целью?
Третий пошел еще дальше. Он поставил вполне резонный вопрос: кому это пришло в голову вполне пригодный башмак подвешивать на провод, тогда как в Старой Качели снова возникли затруднения с обувью, да и не только с нею?
Четвертый решил, что вообще кощунственно подвешивать башмак над его крышами, над его землей и его земляками. На каком, собственно, основании поганый стоптанный, к тому же махрово-правый башмак будет висеть над головами старокачельцев, когда любой заезжий гость покатывается со смеху над ним и его соотечественниками в связи со столь абсурдным их положением.
- Нет прощенья нечестивцу, навлекшему на нас такой позор, как этот паршивый и опостылевший башмак! Толпы народа стали собираться на митинги протеста, неся плакаты и лозунги, отвергающие башмак.
Они собирались на Гужевой площади и часами чистили себя под бронзовым могучим и указующим, читали доклады, размахивали многоцветным флагом и выступали против чудовищного насилия над их волеизлиянием и разумом, выражаемого наличием над их головами железного башмака.
Председатель и его окружение всерьез были обеспокоены таким положением дел, но снять башмак не решались. Пойди-ка да начни его снимать - тут же объявятся толпы почитателей и ревностных хранителей башмака, сжившихся с ним и немало через него поимевших. Подавляющее большинство хотя и не разжившихся ничем, но выявивших особую склонность к атавизму, тоже были на стороне сохранения этого странного символа, что только обозначило их закоренелую приверженность к языческой вере молиться на башмак. Вот и попробуй, тронь!
Тогда не то по наущению Председателя, не то по собственной инициативе начали выходить на улицы и защитники башмака.
- Хоть грубый башмак, да свой, - стали уверять они с проносимых лозунгов и импровизированных трибун. - А как придут иные говоруны, да навесят над вами кой чего похлеще, как, например, “испанский сапог”! Вот тогда и взвоете под их пытками, да поздно будет.
Поскольку все люди начали выходить на улицы, то работать стало некому. Поэтому в Старой Качели заметно упали надои молока. Беспечность охватила и остальной животный мир: куры не захотели терпеть оскорбления по поводу распространяемой ими сальмонелы, дикие утки перестали улетать на юга, боясь птичьего гриппа, чайки перестали ловить рыбу и ударились в попрошайничество, пауки заленились и не стали плести паутину, пчелы приносить мед, а муравьи отказались носить тяжести, ссылаясь на боли в пояснице. Особенно невыносимым оказался бойкот рыб, которые бросили метать икру. Лишь немногие представители морской и пресноводной фауны еще делали это неблагодарное дело, да и то сказать, с одной целью: задобрить кой кого из тех важных старокачельцев, от которых зависели повороты рек.
А что же башмак, спросит нетерпеливый читатель? Да вот то-то и оно – висит себе по-прежнему, пока ему пару не подыщут.